Лица также были в ее видении. Многие лица, мешанина, бессмысленный калейдоскоп. Лицо Валерия, полное растерянности и угрюмой неприязни, – сердце ее заныло, когда она увидела его таким, и тревога за возлюбленного лишь усилилась при пробуждении.
Лицо Нумедидеса – довольное, торжествующее, с безумным блеском в глазах. Кажется, во сне он что-то кричал Валерию… Или кому-то рядом… Она не помнила слов, но голос принца, пронзительный, злобный, до сих пор отдавался у нее в ушах.
Вспоминались и другие лица. Того молодого жреца, что скрывался в доме отца ее, – бледное, с горящими глазами. Может, это его руки были залиты кровью? Как ни билась, она не могла вспомнить. Лица придворных, большинство из которых она знала лишь по именам, а иных не знала и вовсе… Казалось, весь двор Тарантии был в ее сне. И лишь сам король Вилер не явился ей. Возможно, это было дурным знаком…
С усталым вздохом Релата повернулась набок, подтягивая колени к подбородку, в надежде заснуть вновь, пусть хоть ненадолго. Эти проклятые кошмары отнимали у нее душевный покой и все силы, и у нее было такое чувство, словно она провела не одну бессонную ночь, настолько велика была усталость во всем теле. Возможно, подумала она сонно, когда она проснется вновь, Валерий уже вернется.
При мысли о возлюбленном, как обычно, тоска и жажда ее сделались невыносимы. Она отдала бы все что угодно, лишь бы он очутился сейчас рядом с ней. Пусть даже хмурится, пусть отстраняется от нее, не отвечает на вопросы, как в последние дни. Пусть говорит слова, что так больно ранят сердце. Пусть. Только бы был рядом! Релата стиснула зубы, пытаясь сдержать рвущийся с губ стон. Тело ее переполняла горячая тяжесть, лоно точно горело огнем…
Где он был эту ночь? Почему не вернулся к ней? Оторванная от всего мира, Релата ничего не знала о последних событиях во дворце. Ей лишь показалось, что ближе к вечеру Лурд охватила какая-то нездоровая лихорадочная суета, но ей не хотелось посылать никого из слуг узнавать, в чем дело. Она легла спать с уверенностью, что, когда проснется, Валерий будет рядом, и все наваждения и страхи рассеются, как дым. А вместо того…
Поняв наконец, что заснуть больше не удастся, Релата со вздохом села на постели, натянув накидку на плечи. В комнате было не холодно, однако озноб по-прежнему пробирал ее, и на миг она испугалась, что заболела. Подумалось, что неплохо бы позвонить служанке, что нанял специально для нее Валерий, потребовать горячего травяного отвара от простуды, но самая мысль о том, чтобы протянуть руку к звонку над кроватью, вызывала почему-то отвращение.
Возможно, все дело в этой девице.
Вся какая-то неопрятная… Крупная, пышущая здоровьем крестьянка. Одно ее присутствие лишало Релату последней энергии, словно та выпивала из нее все силы. И как она косилась на Валерия, когда была уверена, что госпожа ничего не видит… Однако та даже спиной ощущала жадные взгляды наглой девки. Она даже попыталась однажды заговорить с Валерием о том, чтобы выгнать ее прочь и нанять другую горничную, – но он лишь бросил на нее один из своих сумрачных взглядов, от которых душа уходит в пятки, и отвернулся, не соизволив ответить. Почему-то в следующий раз Релате показалось, будто в глазах служанки мелькнул торжествующий огонек… но то, наверняка, лишь почудилось ей. Последние дни она в любом человеке готова была усмотреть врага. В каждом случайном движении – угрозу.
Не удивительно, должно быть, что Валерий стал так холоден с ней. Кутаясь в одеяло, Релата стиснула руки так, что хрустнули пальцы, и прикусила губу, точно надеясь, что боль физическая поможет заглушить телесную. Впрочем, тщетно. Гнусные, отвратительные страхи, явившись однажды, не желали отступать, и лишь росли и множились в трепещущей душе ее, заволакивая липкою мглою.
Все так и есть, прошептала она обреченно. Он сторонится меня. Чурается меня. И винить в том некого, кроме себя самой.
Да, она узрела – или думала, что узрела, – в глазах мужчины отголосок собственных страданий и преисполнилась любви и сострадания. Возжелала помочь, укрепить… Но кто, во имя светлого Митры, сказал, что она окажется способна на это?! Что ей под силу окажется растопить лед, наросший на сердце за долгие годы. Что сумеет она осветить чужую душу, до самых сумеречных уголков ее, выгнать все тени и оставить лишь покой и радость. Как глупа она была, когда думала, что сумеет сотворить чудо силою любви своей!
Любовь оказалась бессильна. Она принесла свое сердце, протянула его на ладонях, но не ярким факелом оказалось оно, а лишь тлеющей лучиной, и было отвергнуто с насмешкой и презрением.
Напрасно! Все напрасно! Ее жертвы, мучения… Релата всхлипнула, с трудом втянув воздух. Грудь свело так, что она дышала лишь с огромным трудом. Все напрасно! Дар ее любви оказался тщетным. Она ничем не сумела помочь Валерию – да он, должно быть, и не желал этого. Этот человек упивался собственными горестями, собственной ночью. Ему дела не было до тех, кто с ним рядом! И чистая любовь той, что была готова на все, лишь бы спасти его из темнице, где он запер себя по собственной воли, оказалась бессильна.
Релата подняла полные слез глаза, словно впервые оглядывая комнату, совершенно ее не видя. Почему же она поняла все это лишь теперь? Как могла оказаться столь слепа? Она же видела с самого начала, что Валерий не любит ее. И даже когда он набрасывался на нее, подобно дикому зверю, срывая одежду, покрывая тело жадными ласками, шепча безумные лживые слова о том, как она нужна ему, что она его последнее спасение – как могла она не понимать, что то лишь самообман с его стороны. Он использовал ее, как пьют больные маковый отвар, чтобы хоть на пару часов притупить боль. Она дарила ему лишь забытье. Не свет – но вечную тьму.
Не в силах выдержать более этой муки, Релата всхлипывая повалилась на постель. Простыни мигом промокли от слез. Она зашлась в душераздирающих рыданиях.
Валерий не любит ее! Эта кровь во сне ее – то ранена была душа ее. Это его рука нанесла ей смертельную рану! Она знала это с самого начала. Как только пробудилась – знание это было с ней, пришедшее ночью, подобно небесному откровению, не оставив место сомнениям. Нестерпимая тоска охватила ее сердце.
Валерий ее не любит. Подолом ночной рубахи из тончайшего батиста девушка промакнула распухшие глаза. Щеки стягивало от подсыхающих слез, веки щипало, точно в глаза попал песок, но она уже не плакала. Сумрачным, ничего не выражающим взглядом она уставилась в потолок.
Валерий не любит ее… Ну что ж.
Она долго скрывала эту истину от себя, надеялась до последнего, прятала лицо, страшась взглянуть правде в глаза, но теперь пути к отступлению не было. Реальность, от которой она столь тщательно отгораживалась наяву, настигла ее во сне, и более не было возможности не слышать голоса истины. Она отдалась мужчине, который попросту использовал ее, не питая к ней никаких чувств. Более того – теперь она была уверена в этом – как не остановили его приличия и воспитание от того, чтобы принять ее нескромный дар, точно также ничто не остановит его, если выгода заставит предать возлюбленную.